 |
|
Блуждающий по ленте Мебиуса
ГЛАВА 1
Галлюцинация Сан Саныча. Пробуждение Андрея Родичева в клинике – Рыжий, Аркаша, дед Григорий. Палата №6. Воспоминания Андрея о Горбунье и маленьком уродце. Обход и потерянная реальность. В магазине. Продавщица – пришелец. Филин и Красноармейцы. Метод доктора Дягтерева. Сумасшествие Ивана Валентиновича. Кодекс и Заповеди. Артур и чья-то смерть. Игра в похороны. Рассказ доктора Дягтерева о Совершенном человеке.
Уже второй месяц ужасный запах не давал покоя жильцам первого подъезда старой «хрущевки». Забулдыженный Сан Саныч, проблевавшись после очередного запоя, вынужден был вдыхать непонятный аромат, что, понятно, не улучшало его физического состояния. В своей загаженной квартирке валялся он одиноко на плющевом диване – «тараканьем домике», перекатывался с боку на бок и стонал. Издавал протяжные гортанные звуки пересохшей глоткой, и страдание это усугублялось вонью разложившегося тела – словно крыса под полом сдохла. Ближе к вечеру, когда Сан Саныч на ватных ногах все таки сумел добраться до кухни и слить остатки спиртного из пустых емкостей в один стакан, а потом залить все это в беззубый смрадный рот, в его голове наконец–то появилась более-менее здравая мысль – постучаться в дверь к соседу Толяну и приобщить его к процессу выздоровления, благо Толян был не жаден и весьма отзывчив.
Свернув из чинариков трясущимися руками термоядерную самокрутку, Сан Саныч закурил, а уже спустя полминуты вовсю долбился в обшарпанную дверь соседа. Толян не открывал. «Где его носит...» - раздраженно думал Саныч и превозмогая сладковатую вонь, вдруг вспомнил, что не видел Толяна довольно давно - месяц или даже целых два месяца. Сквозь похмельную пелену стала пробиваться легкая тревожность. Нажав на дверную ручку, Сан Саныч удивленно заметил, что дверь не заперта и запах резко усилился. Зажимая нос, и, подавив рвотный позыв, он вошел внутрь и почти сразу увидел Толяна. Сосед, мирно разлагаясь, сидел в кресле и стеклянными глазами с грустью смотрел в пол. На лице, руках и шее процесс преобразования близился к завершению, а под клетчатой рубашкой на животе копошилась какая-то масса, все тело Толяна приобрело черновато-синюшный цвет – Сан Саныч вновь блеванул. Потом пробормотав: «Эх, Толян, Толян», пошатываясь, пошел к холодильнику, открыл его и, найдя заветную наполовину полную, бутылку водки, приложился к ней и долго взахлеб пил. Тело перестало его слушаться и он, уронив голову на руки, погрузился в забытье прямо за кухонным столом.
Во сне Толян был живой и подвижный. Подмигивая стеклянным глазом, и роняя опарышей через дыры в гортани, он весело рассказывал о внезапной кончине, постигшей его.
- Сижу, понимаешь, Саныч, в кресле, чувствую пришла проклятая! Пальцы похолодели, и двинуться не могу! Вдыхаю, а не вдыхается! Вот думаю, штука, какая! Не хочется, блин умирать! Самое интересное, вроде и не отчего - на здоровье никогда не жаловался!
- Инфаркт, может, Толян? – вяло поинтересовался Саныч, сочувствуя бедолаге.
- Может, и инфаркт – согласился Толян. Черт его знает! Разницы ведь никакой – инфаркт это или просто горловые спазмы. Подох я Саныч, как собака, во время лютой стужи. Подох, и обидно мне очень.
- Что ж тебе обидно?...
- Да, понимаешь, на черный день хранил я шкатулку, с драгоценностями, а тут накануне спрятал ее в тайник. В нашем подъезде, за мусоропроводом. Ты уж это, Саныч, возьми ее себе, тебе сейчас нужно.
- А ты как?
- А я что? Мне уже все по барабану.
- Слушай, Толян! А рай есть? Ну, ангелы там, коридор…
- Да, *йня все это, Саныч! Нету ни ангелов, ни коридора, посадят в кинозал, и смотри всякую чушь по плазменному телевизору. Это у них новинка сейчас такая, очень они ею гордятся. Ладно бы, нормально, что-нибудь показывали, а то включают все подряд – скукотища! Баб нет, выпивки тоже, хоть вешайся!
- Куда тебе вешаться, ты ж и так мертвый!
- Кто мертвый, бл*, я? – Толян распух и один глаз у него вывалился и повис на красной ниточке. – Сам ты, сука *ная, мертвый! Иди клад ищи! А то задушу тебя, ублюдка пропитого! Иди, сука, пользу приноси!!! Мертвец вплотную подошел к Санычу и протянул объеденные червями руки к его шее…
Откуда и силы взялись у Саныча! Оттолкнул труп ходячий и только на площадке отдышавшись замер, прислушиваясь – не идет ли Толян следом, и прижимая ладонь к сердцу.
«Задушит, козел, точно задушит! Че ему надо от меня? Ах, да просит, чтоб я клад его нашел. Саныч вспомнил, как бабушка в деревне ему часто рассказывала такие легенды – о том, как души умерших наводили людей на клады, открывали им будущее и тому подобное.
«Надо эту шкатулку найти, а то ведь не отвяжется…»
Саныч медленно поднялся на второй этаж, зашел к лифту, и дальше в угол к мусоропроводу. Пахло мочой и водкой. «Опять нассали». Саныч стал ощупывать стены, постукивая по зеленой штукатурке костяшками пальцев, он пытался найти пустоту…
Грязные, зеленые стены были исцарапаны непонятными надписями: «Sex Pistols», «Любка-дура», нарисованной голой абсурдной бабой и приближающимся к ней чудовищного в масштабном измерении фаллоса. Внутренний голос подсказал Санычу, что клад, где-то здесь, нужно лишь хорошенько прислушаться. Внезапно он, что-то услышал за стеной. Прижав голову, Саныч пытался определить, что это за звук. Вскоре, он понял, что из-за стены раздается церковное песнопение. Целый хор голосов. «Это знак – Тайник здесь.»
- Молодец – раздалось рядом. Толян стоял за спиной и одобрительно качал головой.
- Да, пошел ты…- процедил сквозь зубы Саныч, и со всего размаху ударил ногою в стену. Песнопения сразу усилились. Но тут Толян, почему-то стал мешать, хватать Саныча за руку, дразниться, и натравливать на него сумасшедших разноцветных гномов. Гномы залезали Санычу в брючины и щекотались. Сбрасывая с себя всю эту нечисть, Саныч упорно пинал стену, а когда ярость переломила его, развернулся и с наслаждением втер стоявшему за спиной мертвецу, прямо в его глумливый оскал. Гномы навалились на него со всех сторон и, закрутив ему руки за спину, куда-то повели.
…Иногда просыпаться бывает очень тяжело. Это знает каждый. Бывает словно, какая-то сила не дает векам открыться, а внутренний голос ищет оправдания для того, чтоб еще немного проваляться. Причины побуждающие встать незамедлительно – разные. Переполненный мочевой пузырь, холод, или с ума сводящая пустынная жажда. Все это факторы и заставили Родичева открыть глаза. Он не сразу понял, где находится, вернее, не понимал очень долгое время. Прежде всего, он увидел глаза. Пустые, но внимательные, смотрели они прямо в упор, не мигая. Глаза принадлежали помятому, глубоко несчастному человеку (так, по крайней мере, показалось Родичеву), лежавшему напротив на пружинистой казенной кровати. Спертый больничный воздух в тесной темной комнатушке, больше напоминающую камеру, освещенную одной лишь тускловатой лампочкой, будто завис плотным куском и давил Андрею Ивановичу Родичеву на его тощую грудь. Он почувствовал себя очень беззащитным. Хотелось пить. Он заметил, что сам также лежит на пружинистой кровати, довольно скрипучей и неудобной, в одном нижнем белье, а сверху укрыт каким-то страшно вонючим сальным одеялом. Но это одеяло, сейчас, являлось его единственным убежищем. Хотелось укрыться им и спрятаться от этого пугающего бессмысленного взгляда, которым буравил его случайный сосед. Изнемогая от всех физиологических и моральных мук, Андрей перевернулся на другой бок, пытаясь избавиться от нескромного взора, да не угадал.
С другой стороны на него, также не мигая, смотрели точно такие же глаза – безразличные и опасные, как у королевской кобры. Худой хозяин их был небрит и явно нездоров. Об этом свидетельствовала неприятная желтизна на лице и вышеупомянутая неестественная худоба. Родичев почувствовал себя в западне. С обоих сторон, зажатый на маленьком расстоянии, этими странными людьми, изучающими его. Родичев стал поддаваться панике и с головой укрылся одеялом. Там ему стало немного легче, он лежал и пытался отвлечься. Например, представлял, что под одеялом может оказаться целый мир. Даже целая Вселенная. Пускай и ограниченное, но пространство. А на какой-то момент может оказаться и не таким уж ограниченным. Своды серого одеяла, скудный запас кислорода и неведомая даль, уходящая куда-то вниз к ногам – самое личное и интимное, что может быть, у попавшего в положение Андрея Родичева человека. Даже время там идет по-другому – секунды растягиваются и, кажется, что лежишь там уже целую вечность. Тело не хочет искать выхода. Наверное, это психология нравов, спрятавшихся между камнями, или улитки, таскающей на себе собственное укрытие. Но, как и у улитки, все эти убежища на самом деле ненадежны. И человек, в отличие от моллюска, способен это понять. Вот и Андрей понял, что лежать так глупо, и стоит хотя бы попытаться прикинуть, что к чему, разобраться, а прежде всего вспомнить.
К сожалению, вспомнить Андрею, как он не пытался, ничего не удалось – полная темнота. Но, при этом он осознавал окружающую реальность ясно, и мог отдавать отчет себе в совершаемых поступках.
«Интересно, где это я? Похоже на вытрезвитель». В вытрезвителе Андрей побывал однажды, и не любил об этом вспоминать – ощущение унизительное и оскорбительное для уважающего себя человека. Его размышления прервал визгливый голос. Он рассуждал.
- Ну, что Аркаша, довела тебя французская разведка? А тебя, Григорий, доведет разведка немецкая, это потому все, что ты в сорок пятом фашистов убивал, а я ведь сам фашист, я – эсэсман! Дойчленд зольдатен, убер офицерен! – запел неизвестный обладатель визгливого фальцета.
Андрей взволнованно взглянул в узкую щель одеяла. Между двумя рядами кроватей, по единственному проходу до дверей с решетчатым окошком, вышагивал странный тип. Рыжеватый, с живыми глазами, в мятой пижаме с выпученным раздутым, видимо от внутренних газов, животом. С клочков, то в деда Григория, Андрея и его соседей, он почему-то не трогал.
Андрей, впервые очутившись в такой обстановке, не знал, как себя вести. Постепенно он стал понимать, что находится в окружении больных людей. Один из которых, как минимум, при смерти. То, что Рыжий был одет в пижаму – подсказало Андрею, что это не вытрезвитель. Но и на простую больницу обстановка не была похожа.
Сильно хотелось пить. Андрей постепенно собирался с силами, пододеяльная Вселенная себя исчерпала и прекратила существование. Тяжелый воздух сводил с ума. Наблюдая за «эсэсманом», Андрей твердо решил, что при первой же попытке его расстрелять он даст фашисту достаточный отпор. Понимая, что следует предпринять хоть что-нибудь, Андрей решил подняться. Встав, на удивление бодро, он, минуя, продолжавшего напевать нацистские марши «эсэсовца», подошел к зарешеченному окошку в толстой металлической двери и заглянул в него. Там было светло. И воздух, поступающий оттуда, тоже был светлым и казался очень чистым и свежим. Захотелось вырваться. Андрей сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее стал барабанить в дверь руками и кричать: «Эй, кто там есть, подойди!»
Резкое появление в окошке страшного, безумного юноши в очках, заставило отдернуться Андрея.
- Как тебя за-а-аву-у-т? - протяжно спрашивал неизвестный.
Андрей молчал. Здравый смысл подсказывал ему, что эти знания незнакомцу вряд ли нужны.
- Са-ша! – ткнул себя пальцем в грудь безумец.
«Я в дурдоме» - эта мысль одновременно и насмешила и немного напугала Андрея. Все стало на свои места. Кроме одного – причина, по которой он здесь оказался. Этого он – убей, не мог вспомнить.
Андрей вновь застучал по двери:
- Да, откройте кто-нибудь!
- Не кричи, не кричи, – грустный пожилой человек в белом халате, шаркая, подошел к дверям.
- Чего кричишь?
- В туалет надо.
- Так тама ведро есть, – пожилой санитар любознательно, и как показалось Андрею, с сочувствием взглянул на него.
- Выпусти меня мужик, а?- Андрей вдруг нащупал в кармане пачку «ЛМ» и показал ее санитару. Тот оживился.
- Давай.
В туалете было сыро и людно. Пациенты курили, некоторые оживленно общались, в углу двое больных пытали убогого. Били его грязным совком плашмя по голове, приговаривая: «Вася – С.П.». Наверное, «С.П.» - как-то расшифровывалось, только как? Об этом не говорили. Как потом выяснилось – убогий Вася «С.П.» – работал раньше электриком, потом он случайно включил не тот рубильник, и его сильно ударило током – Вася повредился, и с тех пор постоянно выключал рубильники, поэтому его, время от времени изолировали.
Андрей покурил в туалете, помочился тягучей, желтой аммиачной струей, долго пил из под крана сырую воду. Хотел было еще постоять, поразмыслить, но пожилой санитар с пугливыми глазами отвел его обратно.
«Палата № 6» - успел он прочитать на двери.
- Спина не болит? – заботливо спросил санитар. Спина болела, впрочем, как и все тело, на руках Андрей увидел следы от инъекций: «Кололи, сволочи». Возвращаться в вонючую палату не хотелось. Он резко повернулся к санитару, и зашептал: «Слышишь мужик, я не помню не хрена, дай я в холле посижу, у меня еще сигареты есть…»
- Нельзя, нельзя, – испуганно зашептал санитар. - Вот, доктор пойдет скоро с обходом, ему скажешь, он умный, а пока нельзя – ты вчера шибко бушевал.
«Да пошли вы все нах*» - подумал Андрей, и, свалившись на свою неароматизирующую кровать, закрыл голову руками. Память отказывала – он никак не мог вспомнить, как оказался в этом доме скорби. Все было настолько противное и липкое, что хотелось пить и блевать, а еще хотелось женщину. Он вдруг вспомнил ту страшную горбунью которую однажды трахнул, сильно перепив. Горбунья была еще молода и похотлива, с ужасным мерзким лицом, жирными маслянистыми губами, гнилыми зубами, она лезла к Андрею, пихая и совращая. «Как я ее буду трахать?» - терялся Андрей. «Она ведь на горбу станет перекатываться». Это его насмешило и заинтересовало. Навалившись на нее сверху, он вошел в ее склизкое влагалище, и даже получил от этого удовольствие, правда, его потом слегка стошнило. Вокруг бегал маленький мальчик-урод, вся голова его была заляпана зеленкой из-за того, что он постоянно ударялся ею обо все углы… Горбунья являлась его мамой, но воспитывала так себе – то затрещину влепит, то приласкает и даже вымоет загаженную задницу холодной водой, держа чадо под мышкой, так, что его удивленное лицо было обращено к участникам попойки, сидящими за столом. Питался отщепенец обычно одними кукурузными палочками – сунут ему в руки целый пакет – на, жуй. Привык. В свои пять лет, мальчик говорил только одно слово: «Кака». Так он и бегал по квартире, выкрикивая: «Кака, как!», и стукаясь обо все углы своей разбитой головенкой, потешая собравшихся. Потом, говорят, кто-то решил пошутить, вывел его на улицу, и врезал пенделя, - как заведенный, разведя руками, убежал он во тьму, выкрикивая: «Кака, кака!». Так и забыли вскоре про него, и больше не вспоминали.
А Андрей, участник одной из таких попоек, уснул на диване, а проснулся уже тогда, когда почувствовал неуклюжее тело горбуньи, мечтавшем о сексуальном удовлетворении (видно, давно не было у нее секса). Сначала хотел спихнуть ее, но потом подумал: «А, почему бы нет?» и в темноте занялся ею, как следует… Горбунья тогда сильно влюбилась в него, а на следующий день даже привела подруг, чтобы те полюбовались на ее нового бойфренда – стройного, белокурого и молодого. Подруги с интересом разглядывали Андрея, лежавшего под тонкой простыней в совершенно обнаженном виде, и курившего бесцеремонно. Веселым бабищам было интересно, чем это горбунья соблазнила его? Ведь часто так бывает, что мужчина идущий по улице один, не столько привлекает внимание представительниц противоположного пола, как парень, который гуляет в обнимку с хорошенькой девушкой.
Подруги выпили тухлой настойки и разошлись, а горбунья стала кормить Андрея с рук переспелыми помидорами. Хорошие воспоминания для похмельного самообвинения, когда хочется выкрикивать в пустоту обвиняющие фразы, адресованные неизвестно кому.
Около десяти часов утра тяжелая дверь, на удивление легко распахнулась, и в палату №6 вошли несколько человек в белых халатах.
«Все, как в кино про психушки» - подумал Андрей. Он вспомнил, что в таких случаях нельзя бить себя пяткой в грудь и кричать, что ты нормальный. Андрей сделал умное лицо, и иронически посмотрел на вошедших. Первым, и судя по всему, самым главным, к Андрею приблизился плотненький, небольших размеров доктор, классический профессор – очки, бородка а-ля Троцкий, пытливый взгляд.
- Ну, что здесь у нас вроде уже получше, как бы провоцируя Андрея на ответ, сказал он.
- Очень хорошо себя чувствую! – уверенно и слегка высокомерно ответил Андрей.
- Не шумел? – обратился «Троцкий» к кому-то из сопровождающих.
- Нет, нет, нормально все, - подтвердил ожидания Андрея, невзрачный старичок с запуганными глазами, тоже врач.
- Ну тогда, после обеда переведите его в другую палату, в общую. А я уж потом с ним побеседую.
Андрей не успел ничего сказать, как комиссия обратила внимание на его соседей. Рыжий эсэсовец оказался очень подобострастным и подхалимным человеком – постоянно елозил задницей на кровати, заискивал, клялся и божился, что больше так не будет. Оказывается, он приставал неприлично к медсестрам. Главный, ему почему-то не поверил и продлил заключение в палате №6 еще на неделю. Старичка с перебинтованной головой, как и Андрея, пообещали перевести после обеда, а Аркаша, оказывается, умер. Врачи ушли.
Лежавший напротив Андрея сосед, неожиданно поднялся и сев на кровати, внимательно посмотрел ему в глаза.
- Ты их тоже видел?
- Кого? – Не понял Андрей.
- Красноармейцев. Здоровые такие, гады, в шлемах. «Полный бред, - подумал Андрей, - Какие еще красноармейцы?»
Он не стал отвечать, а снова закрыл лицо локтем, откинулся на спину. Он не мог вспомнить, как здесь оказался. В последнее время, жизнь что-то никак не хотела налаживаться – все превратилось в один большой серый ком, и многоэтажные серые дома сливались в одну длинную серую стену с тупыми окнами, как глаза обывателя. Это страшно бесконечно брести вдоль этих стен, а сверху такое же серое небо, и льет сверху откуда-то, этот угрюмый серый дождь. Точно! Андрей даже дернулся. Он куда-то шел, шел в пустоту, и за спиной у него уходили вдаль эти серые тротуары. Терялась реальность. Хорошо Вам, когда реальность надежная и очень прочная, а если она плывет? Что скажете, так не бывает? Или только у психов? А вот и нет! Что Вас соединяет с этим миром? Ниточка нервов? Зрение, слух, обоняние, осязание, вкус? А что еще? Сигналы идут прямо в мозг. Ну вот, обрубили вам зрение, а затем и слух, а потом грубый скальпель безумного хирурга, полоснул и по осязанию с обонянием и вкусом, и что? Полная тьма. И пресловутая интуиция – шестое чувство, не поможет. Лежит такой чурбанчик – душа в темнице. Бродит мысль во тьме, не найдя выхода, а заботливые руки уже подсоединяют другие проводки, вот и разбирайся потом, когда просыпаешься в реанимации после автокатастрофы, а лицо-то уже и не твое! И, вообще, вся эта жизнь не твоя, а чья-то чужая, словно пересадили мозг одного в тело другого.
А, когда ниточки еще не перерезаны, но ты уже осознал, что к чему, и чувствуешь, что угроза откуда-то идет, вот тогда-то оно все и начинается – плывет реальность. Мир, не спеша, меняет очертания. Сравнимо с ощущениями космонавтов, которые, возвращаясь после долгого межзвездного странствия, вдруг обнаружили, что планеты Земля больше не существует, и лишь гигантское кольцо астероидов заполнило земную когда-то орбиту.
Или, например, у Андрея сон был такой. Приходит домой, а подъезд на замок заперт – на большой такой, амбарный – это сейчас везде домофоны, а раньше их не было – заходи в любой подъезд и вытворяй, что хочешь. Хочешь – мочись за мусоропроводом, хочешь водку пей или девок тискай. Веселые времена были. М-да, так вот замок висит. Значит, и хрен собьешь его. Стоишь перед дверью, и мир вокруг рушится. Мозг ищет выход. Ага, пожарная лестница рядом, ползешь вверх по ней, и срываешься потом вниз…
Просыпался Андрей в холодном поту. Сухо во рту. Пить хочется. Также и тогда пить хотелось, когда очнулся он у продуктового магазина на крыльце. Стоит один-одинешенек, холодно, хоть и май, а дождь прям до костей пронизывает, скверный такой дождь. Само собой, зашел Андрей в магазин, и встал там, как истукан. Хорошо, так, стоишь в тепле – тело отогревается, душа успокаивается, а вокруг суета, люди с озабоченными лицами снуют, у всех свои дела, свои проблемы. Вон той толстой мамаше купить пельменей, масла и сметаны надо, чтоб на всю семью, этому дядьке – пивка бы, а студент-ботаник за хлебом и чаем зашел. Лица сливались, реальность шаталась, зыбкая, как у нокаутированного боксера.
Андрей стоял с безразличным, печальным, бессознательным видом, руки нелепо отпустив вниз, и слегка покачиваясь. Тепло, тепло, тепло…
Кто-то выдернул его из этой неги – потряс за плечо. Открыв глаза, он увидел перед собой маленькую, толстую продавщицу в синем фартуке и белой служебной шапочке.
- Ты, чего здесь стоишь?- спросила она. Она показалась Андрею до удивления знакомой. Черты лица, глаза, да и фигура. Ба! Да это же Нина Петровна – мать его последней подруги Гали. Вот как нехорошо получалось – не дай Бог, узнает Нина Петровна сейчас его, без скандала будет не обойтись. «Ни в коем случае нельзя идти на конфликт» - подумал Андрей. Но отвечать, что-то нужно было.
- Я человека жду, – подпустив официальности в голос, произнес Андрей, вернее ему показалось, что он громко и внятно это произнес, потому что на самом деле сказал он это тихо и вяло.
- Какого еще человека? – не унималась любопытная продавщица.
«Да, что она привязалась ко мне!!!» - думал возмущенно Андрей – «Что уж теперь в магазине и постоять просто так нельзя?! Отчитываться обязательно надо перед всеми!!! Ну ладно, скажу ей что-нибудь для отмазки».
- Какого, какого… Юру Серебрякова. Вот какого! – На самом деле Андрей не ждал Юру Серебрякова, и вообще, не знал такого человека, а имя это выплыло в памяти непонятно откуда.
- А ну, давай, шагай отсюда – уже бесцеремонно продавщица стала толкать Андрея к выходу. - Магазин закрылся давно.
Андрей понял, что наступил вечер. Девять часов, может быть даже больше, все покупатели ушли, и только он один продолжал тут глупо торчать. Это смутило его, и он побрел к выходу. Убежденная в своей правоте, и, торжествуя победу, продавщица продолжала толкать его к выходу, чем вызывала у Андрея сильное раздражение. Он резко развернулся.
- Что вы толкаетесь?
Взглянул в ее глаза и ВСЕ ПОНЯЛ. Реальность сместилась. Так иногда бывает. Лампы под потолком так надрывно зудели, этот звук становился все громче и громче, казалось еще чуть-чуть и все… Глаза у продавщицы были пустые и темные, как у таракана или кузнечика или любого другого насекомого. Под маской милой доброй женщины прятался чужеродный нам разум. Чужой и отвратительный. Андрей это понимал. Даже, когда все пять чувств отключаются, остается все-таки интуиция – сознание, чувство. Вот этим шестым чувством и угадал Андрей в Нине Петровне представителя внеземной цивилизации, который наверняка замышлял что-то недоброе. Абстрактная логика, подсказывала Андрею неожиданный вариант – лампы под потолком, каким-то необъяснимым образом связаны с коварными планами пришельцев. Вот оно озарение! В Воспаленном мозгу Андрея сверкнула догадка. Едва лампы взорвутся - жизнь на Земле иссякнет, так как ультразвуком уничтожены будут все разумные обитатели планеты, и наша родная планета достанется этим злобным мутантам, ловко скрывающим свое истинное лицо под маской добропорядочных граждан…
Горькое чувство обиды пронзило Андрея, резко развернувшись, он, глядя прямо в глаза пришельцу, громко и отчетливо сказал: «Я убью тебя! Маленький Зеленый Мутант!» Ужасная гримаса исказила лицо продавщицы, она испуганно что-то зашептала губами, и, отступив, провалилась куда-то вглубь магазина… Андрей понял, что нужно бежать. Но все это – и магазин, и стеклянные двери, и деревья за окном – все исчезло. Осталась только тьма. «Ультразвук победил!» - почему-то именно эта фраза, как рекламная вывеска на центральных улицах, неоном отпечаталась у Андрея в сознании. А потом еще долго-долго, он проваливался в пустоту – Успокоенный и Безмятежный… Андрей вздрогнул – кто-то тряс его за плечо. Повернувшись, Андрей опять встретился взглядом с безумным соседом. Тот уже пересел к нему на кровать, и, поддергивая грязные, измазанные в чем-то, подозрительно похожем на экскременты, пижамные брюки, явно искал общения.
- Не бойся, здесь ты в безопасности – успокаивающе сказал он, и Андрею показалось, что в глазах сумасшедшего сверкнула издевка, - Они сюда не придут…
- Кто? Кто не придет? – Андрей спросил больше машинально. Внутренняя обеспокоенность активностью соседа не дала ему полностью осмыслить вопрос.
- Я решил стать совершенным. Избавиться ото всех грехов и бесов. Бесы они в душе, они манипулируют мной, заставляют убивать и предавать.
- Кого ты убил?
- Пока еще никого, но ждать осталось недолго. Безумный улыбнулся. Андрей подметил, что у него не хватает нескольких зубов, из-за этого оставшиеся расположились во рту, словно в шахматном порядке. Его большие, выпуклые глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
- Ты еще не видел их?
- Да кого их, блин? – Андрей занервничал, и приподнялся, чтобы если понадобиться, нанести опережающий удар.
- Увидишь еще. К тебе они обязательно придут – беззубый торжествующе улыбнулся.
- Эва, ты какой славный! О 17–й Стороне, ты тоже не слыхал? Ну, тогда точно придут!!! Придут! Пр-и –и- ду-у-ут!!! – заявил безумный. Андрей не выдержал и с силой ударил его в висок. Звук хотелось прекратить. Беззубый молча свалился на пол между кроватями. Рыжий эсэсовец и второй сосед, молча смотрели на Андрея, как ему показалось, с долей укоризны.
- Зря ты, так… - сказал, помолчав, эсэсовец – Филин нормальный пацан, просто глючит его постоянно…
- Вот пусть теперь его поглючит, – огрызнулся Андрей.
- Филин, эх Филин. ФИЛИН! - рыжий удрученно опустил голову, потом исподлобья взглянул на Андрея и быстро уже заговорил, причем ясно и четко, без прежней дурашливости.
Красноармейцы
Филин, он же Олег Стародубцев, проходил срочную службу в Чечне. В ту ночь, он и еще старослужащих, стояли в дозоре в старом разрушенном здании – окружающий их пейзаж был великолепен и мрачен одновременно – красивые зеленые холмы, медленно погружались в ночную тьму, ясное южное небо, яркие звезды, дневная пыль успокоилась, медленно улеглась вдоль ведущего в горы серпантина. Такое все красивое и опасное, как хищный цветок, заманивающий притягательными многообещающими красками, а потом безжалостно пожирающий наивную бабочку или муху. Олег и двое «дедов» остались в дозоре. В оконный поем заглядывала ночная прохлада, иногда пролетала «ракета», где-то раздавались случайные выстрелы – обычные звуки войны. Олег (Филином его прозвали за большие, навыкате глаза) на свободе регулярно употреблял ЛСД для расширения сознания. Расширив его в полной мере, он вдруг обнаружил, что иногда полезно уметь его и «сужать» его. Поэтому вскоре перешел на менее будоражащие нервную систему транквилизаторы. Наглотавшись реланиума и седуксена, он чувствовал себя успокоенным и защищенным.
А в ту ночь к нему пришли КРАСНОАРМЕЙЦЫ – их было двое. Огромные, здоровые, в буденовках и шинелях до пят, они бесшумно вошли в помещение. «Деды» мирно сопели, привалившись друг другу.
Филин сосредоточенно рассматривал непрошенных гостей. Медленно, они подошли вплотную к Олегу. Воздух вокруг стал какой-то мраморный, неестественный – слишком густой и темный. Олег стал задыхаться. Повеяло холодом. Один из красноармейцев печально взглянул на Олега.
- Не спи солдат! Мы тоже спали...
Также медленно развернувшись, Красноармейцы двинулись к выходу, Филин буквально оцепенел – из спины солдата, который только что с ним разговаривал, торчал огромный, окровавленный топор…
Потом Красноармейцы приходили еще несколько раз – всегда после этого происходили инциденты – однажды, рядовой, перепив водки, расстрелял половину своего подразделения, а бывало, чеченцы свалятся как-будто с неба и штаб взорвут, всяко бывало. Олега после этого случая сильно накрыло. О случившемся он сначала никому не рассказывал, но когда Красноармейцы зачастили – не выдержал. Поделился с Сергеем Захаровым – приятелем своим. Тот еще кому-то сказал. А вскоре Филин ночью выбежал из палатки и стал палить в пустоту, выкрикивая бредовые проклятия, что-то про сраного Буденного и ебаную Красную Армию. Сдаваться Филин сам не захотел и при захвате сильно пострадал – сломали ему челюсть и ключицу, а еще пробили голову – досталось, вобщем. Увезли в город, а оттуда в Москву, в психиатрическую. Уже там с ним долго беседовали, простукивали, а потом, поставив большую печать на его истории болезни, отправили, черт знает куда. Машина «Скорой Помощи» отъехав от Москвы километров на триста, может четыреста, а может и все пятьсот-шестьсот, забрела куда-то по проселочной дороге в лес, долго ехали по кочкам и ухабам, и, наконец, застряли в болоте. Стало темнеть, когда появились санитары. Восьмером они вытащили автомобиль из трясины, налили спирту водителю, выгрузили медикаменты, и бинты, а также взяли под конвой единственного пациента Олега. Санитары были явно навеселе – румяные, свежие, но глаза у них блестели ненормальным блеском, больным.
- Не хрипи, братуха, - шлепнул Олега по спине один из них – У нас тут знаешь, как здорово? Свежий воздух! Природа! Не то, что у вас в городе!
- Мне бы домой позвонить… - вяло попросил Олег.
- Да не берет тут связь! Ни МТС, ни Билайн, даже Мегафон – не берет и все тут! Места глухие, может, какая, черт его знает! Так что мы тут мобилами не пользуемся! Да, ты не расстраивайся, сейчас мы тебе аменозинчиком… А ну, Семен, давай.
Здоровый, улыбчивый Семен достал нехилый «баян» и по-человечьи вмазал, кубов пять… Отъехал Олег.
Очнулся от яркого света лампы. Прямо в лицо ему светил Вениамин Степанович Дягтерев – главврач Психдиспансера №99. Олег попытался закрыться рукой от лучей, но не смог, так как был связан, а вернее был запутан в смирительную рубаху.
- Спокойно, голубчик! – Мы здесь для того, чтобы Вам помочь. Ваша психика испытала сильнейшее потрясение и для восстановления Вам требуется восстановительная терапия. Все данные Ваши мы записали, адрес отправим родственникам. Так что, волноваться нет причин. Все, как говорится, будет ОКЕЙ!.. О БИ! – почему-то добавил доктор и поддельно заулыбался.
Олег вздрогнул, что-то заныло внутри, подсказывая, что все хреново, что все это надолго, и это только начало, и как дольше все будет происходить, он не может себе даже представить.
- Значит, Вас посещают Красноармейцы? – выпытывал Дегтярев. – Не гестаповцы, не древние римляне, ни Ильи Муромцы, а именно Красноармейцы?
- Да, – признался Олег, и удивился реакции доктора. Тот запотирал руки, с любовью смотрел на Олега, так, что тот даже немного отклонился.
- Дело в том, что у нас совершенно новая методика. Мы полностью изолируем больных от раздражающей действительности. В самом деле! Зачем испытывать дискомфорт от того, от чего, в принципе, можно и обойтись! К тому же – свято место пусто не бывает – вместо одной – угнетающей действительности – мы Вам искусственно создадим другую, комфортную и уютную. Это мое изобретение! – Доктор гордо поднял палец вверх, а потом, подойдя к обшарпанному шкафу, в углу кабинета достал оттуда провода и клеммы…
Андрея Родичева перевели в другую палату. Здесь было тепло и сухо, и даже запах мочи казался уже не таким мерзким. Его новыми соседями тоже оказались милые, интеллигентные люди. Один из них – Иван Валентинович, бывший директор гимназии №42. Однажды он поместил объявление о создании в гимназии кружка художественной самодеятельности. С утра отдал приказание секретарю напечатать: «Все желающие принять участие в художественной самодеятельности гимназии №42 просьба обращаться к секретарю. Особенно нужны певцы, исполнители собственных стихов и произведений, художники фокусники и мимы». (Подумав, секретарь добавил «и пантомимы»).
День для Ивана Валентиновича выдался напряженный, его постоянно дергали, вызывали, звонили по разным пустякам, дома у него заболела жена, и постоянно пыталась вмешаться через виртуальное пространство в его и так беспокойную жизнь. Под вечер уже его вызвали в Управление, там он получил выговор, и неприятный разговор с начальством. Оказывается, в гимназии участились сексуальные домогательства – некоторые учителя позволяли себе не совсем приличные жесты и проявления особого внимания к детям. Дети жаловались родителям, а те в свою очередь, тоже реагировали по-разному: кто-то скромно молчал, кто-то писал жалобы в Управление, а кто-то даже пытался разобраться собственноручно. Дело дошло до громкого скандала. Папа Марины Семеновой, бизнесмен, и, между прочим, мастер спорта по боксу, после очередной жалобы своей дочки о том, что учитель физкультуры похлопал ее по попке, пришел в школу и сломал педагогу руку и челюсть. И пообещал еще сломать ноги. А его дочь очень этим гордилась и три дня рассказывала о произошедшем всем школьным друзьям. Когда же этот инцидент позамялся, ей стало скучно, и она поняла, что влюбилась в бедного учителя физкультуры, и стала навещать его в больнице, заставляя несчастного каждый раз вздрагивать. Вскоре об этом узнал папа-боксер, и, придя в больницу, так отделал еще не пришедшего в себя физкультурника, что тот потерял память и дар речи, а папе дали три года условно.
А в другом классе дети-дебилы взорвали китайскую петарду прямо на столе учительницы, пока она была бес сознания, двадцать отпетых акселератов беспощадно насиловали ее соблазнительное тело. С тех пор учительница заболела нимфоманией. И приходила на уроки с потаенным желанием, причем эротический блеск ее стервозных зеленых глаз выдавал ее за версту…
А еще в другом классе… Хотя, хватит, не будем обсуждать личные, внутренние проблемы одного взятого заведения, ведь в нашей стране, что не возьми – все не так окажется как надо, а начни копать, и вообще… Не зря есть такая точная поговорка про говно, которое не ароматизирует, пока его не побеспокоишь. А уж, если взялись за тебя – то все. Откопают и вспомнят все погрешности, о которых другому даже бы и не сказали, грязью обольют с головы до ног – не отмоешься до самой смерти.
Так и Иван Валентинович понял все это, и поэтому, когда весенним, теплым вечером он пробирался пошатываясь к крыльцу гимназии, вид его внушал сильную жалость.
У крыльца Иван Валентинович в сгущающихся сумерках увидел большую пеструю толпу. Это не были школьники – те уже давно разошлись по домам. По идее в это время, здесь вообще никого быть не должно – двери запирались, учителя уходили, оставался лишь сторож. Поэтому Иван Васильевич испытал сильное беспокойство, и у него закололо сердце. В сером костюме, с портфелем в руке, он неуверенно подошел ближе и обомлел: люди, толпившиеся у входа, словно только что сбежали из цирка-шапито - клоуны, жонглеры, воздушные гимнасты, даже вроде был один дрессировщик с маленькой обезьянкой, и девочка на шаре тоже здесь была. Все они оживленно переговаривались, смеялись, кричали… Когда Иван Валентинович стал пробираться сквозь циркачей к дверям, его тут же задергали со всех сторон. Крики: «Вот он! Вот он!» - оглушали.
Разрисованная рожа клоуна, неожиданно возникшая перед ним, выпустила из алой пасти бумажный язык, фокусник в смокинге и цилиндре с лицом серьезного и уставшего человека, жертвы собственной профессии, представился:
- Шопенгауэр. Мы к вам по объявлению.
В руке у него трепетала на легком ветру отпечатанное секретарем объявление о наборе в художественную самодеятельность.
- Все перечисленные категории перед Вами. Шопенгауэр широким жестом указал на шумевшую массу артистов.
- Тут вам и клоуны, и мимы, - Шопенгауэр подмигнул. – И пантомимы, и даже маленькая девочка на шаре.
Девочка тут же выкатилась, как из воздуха, и сделала несколько серьезных кульбитов и переворотов прямо на большом хрустальном, отдающим синевой шаре.
Иван Валентинович попытался буркнуть: «Завтра», но толпа уже внесла его на руках в здание, а потом уже и в его кабинет. Начался хаос…
Клоуны разыгрывали веселые сценки. Начался хаос.
|
|
