 |
|
Смирнова Дарья, руководитель Эпанаев Игорь Владимирович, г. Череповец, МБОУ ДОД «Центр детского творчества»
Люди выживали
Люди жили…
Люди выживали…
Что оставалось им ещё делать? Иногда, казалось, что предел был уже близок, но на самом деле он просто не существовал. Каждый следующий день войны казался последним. Каждое утро было полно мучительных ожиданий. И всё же наступал вечер.
Страшно идти в неизвестном направлении, ставя ногу в пустоту.
Люди, прожившие часть своей жизни войной, навсегда изменились. Они уже не могут стать такими, как мы, родившиеся и существовавшие в мирное время.
Беречь каждую крошку хлеба, как крошку своего мимолётного счастья… Мы уже никогда не научимся этому. А люди войны никогда не забудут эту науку. Мечты, вечные мечты о мире, о прекрасной жизни жили бок обок с ними на протяжении всей войны.
Эти люди ранимы. Их так легко обидеть нечаянным словом, напугать воспоминанием… Но это плата за те годы, когда была нужна железная стойкость, решительность действий и непоколебимая воля.
Всё это было… Иначе мы не появились бы на свет. Иначе уничтожили бы нашу страну.
А какими стали люди войны? Думать о других, сопереживать, спешить на помощь – вот чему научились они. Но сколько горя и бед обрушилось на них! Кто-то терял своих близких каждый день. Кто-то сам стоял на краю гибели.
Трудились в тылу, бились на фронте – все были едины. Все были единым клубком, который пытался выжить. Выжить и сохранить страну потомкам. И отмстить…
Да, мы не будем такими, как они. Мы не познали войны. И это наш выбор. Но что лучше, ничего не видеть, не слышать, живя в собственном мире, или всё же познать истину, но заплатить за это многое? Слишком многое надо отдать, если пойти этим путём… А если всё изменить и направиться в другую сторону? И добиваться истины мирным методом. Пусть будет так… Пусть никогда не узнают войны наши дети. Пусть они ищут выход из своей бессердечности, что является вечной проблемой человечества, сами, а не из-под плётки. Пусть их меняет жизнь, а не война, которая может быть только смертью. Только смертью и не чем больше…
Я не понимал тогда, что значит смерть. Уйти, умереть за Родину – это было что-то вроде медали. А страх? Страха не было и очень долго. Он не появился даже, когда плакала, провожая меня мама, когда сестра в истерике заперлась в своей комнате. Были только горькая досада и дурацкий стыд за родственников. Господи, как же самому теперь стыдно... А страх стал просыпаться потом. В первый раз я почувствовал его в поезде. Во время небольшой остановки вышли прогуляться две девчонки-радистки, с которыми я вместе ехал. Тут началась бомбёжка. Но нам повезло.
Только девчонки не вернулись. И я, дурак, далеко не сразу понял, что с ними случилось. Потом была первая атака. Все бежали вперёд с криком «ура», а я стоял, как вкопанный, пока сзади не толкнул какой-то старый солдат, при этом гадко выматерив. После, когда бой перешёл в рукопашную, на меня налетел маленький, но коренастый немец. Я, недолго думая, всадил в него штык. Немец вскинул руки и завопил. Об этом я догадался только по его губам, такой шум стоял вокруг. Я думаю, он проклянул меня на своём языке. До сих пор мне снится его перекошенное лицо. Потом я стал обыкновенным солдатом. Уже не было страшно.
Очень скоро меня ранили. Боли я не чувствовал, но с земли подняться не мог. Вокруг творилось что-то страшное, а разглядывал камни перед своим лицом. За всю войну я получил много ранений: такое впечатление, будто не тело у меня, а решето. И всегда я видел перед своим носом камни. Серые и жёсткие... Слёзы, горе, смерть – вот что составляет войну! Война – это страшно!.. Я хочу, чтобы эта была последней. Я прошу вас, чтобы она была последней. И больше ничего не надо. Ничего, только мира...
Иногда мне не хватает слов, чтобы выразить свои эмоции. Я силюсь, пытаюсь что-то выдавить, и будто задыхаюсь без кислорода, но когда эмоции превращаются в мысли, появляются и слова.
Есть на свете одно чувство, которое никто и никогда не сможет превратить в мысль. Нет, это не любовь, хотя иногда, говоря о ней, кажется, что многое остаётся недосказанным. Есть ещё чувство благодарности и бесконечного долга. Произнеся целую благодарную речь, порой нельзя сказать даже самую маленькую крупинку того, что чувствуешь на самом деле.
Это странное чувство возникает у меня довольно часто. Когда я вспоминаю о войне, о наших ветеранах ВОВ, героях и спасителей, хочется крикнуть такое «спасибо», чтобы услышала его вся Земля, без радио и телевидения. И хочется вложить в это спасибо все свои силы до последней капли. И хочется для этих людей сделать что-то сверх благодарности.
Этот долг перед ветеранами нам не искупить никогда. Лишь малую часть его мы отдаем вместе со своей любовью, уважением и заботой. Слезы радости на глазах стариков – это самое большое спасибо для них. Счастье их внуков и правнуков, то, ради чего они рисковали своей жизнью, для них навсегда останется высшей благодарностью.
Всегда есть, что сказать ветеранам. Несколько поколений могут сказать спасибо им за каждое счастливое мгновение своей жизни. А если слова сковала скорбь о погибших, то лучше помолчать. В такие моменты слова теряют свою цену. Даже мысли перестают что-то значить. Лишь то самое чувство начинает зашкаливать. То чувство благодарности, скорби и осознание того, что никогда не удастся поблагодарить тех людей, глядя им в глаза…
Сержант Малинина сидела у распахнутого окна. Посеревшие ободранные шторки колыхались от свежего весеннего ветра. Малинина вздохнула. «А ведь здесь красиво,- подумала она, - так же, как у нас. И речки поблизости, целых две. Одна извивается, как змейка, а другая широкая и медленная. У первой берега топкие, а у второй гладкие и сухие».
Оконная рама громко хлопнула. Малинина очнулась и увидела перед собой голубые, как небо глаза. Перед окном стоял мальчик, лет семи, с видом свободного бродяжки. Ему даже не приходилось высоко задирать голову, так низко располагалось окно. Мальчишка, широко распахнув большие чистые глаза, уставился на Малинину, как на монумент.
- Ты кто, малыш? – спросила она.
- Я не малыш. Я Ваня.
- Чего тебе?
Ваня улыбнулся и беззаботно пожал худыми плечиками. А что ему, правда, нужно? Увидел красивую суровую тётю. Может быть, она похожа на его маму... Он не знал.
Малинина вынула из мешка яблоко и кинула мальчишке. Он поймал, поблагодарил одними глазами, виновато улыбнулся и исчез.
Малинина берегла это яблоко для Пашечки. Оно как будто стало олицетворением её мечты. Почему-то она представляла себе, как при встрече подаст его. И он был бы счастлив. На Малинину навалилось тяжёлое чувство. У них с Пашей не было детей, а тут ещё этот мальчик. Узнать о нём потом что ли, может чем помочь надо.
В коридоре раздались шаги. Сердце забилось часто-часто, и все другие звуки смолкли: и пение птиц за окном, и шуршание листвы. Но шаги удалялись и скоро стихли.
Малинина обо всём догадалась, как только в первый раз спросила о Паше. Или, может быть, когда вообще подошла к этому зданию. Она остановила какую-то девчонку.
- Скажите, это что?..
- Это госпиталь, - перебила та.
- Что ж он, ещё при царе выстроен?- усмехнулась Малинина.
- Старинный домик... Это училище, вообще-то,- девчонка улыбнулась и пошла дальше.
Училище? Странный город. Действительно, город-госпиталь. Каждый нежилой дом заполнен ранеными.
Малинина вошла во двор. Навстречу ей, тяжело ступая, шёл боец. Он опирался на костыль, но лицо его сияло от счастья. Поравнявшись с ним, Малинина спросила:
- На фронт?
- Ага!..
- Знаешь такого... Старшину Малинина... Павла? - спросила она уже вслед солдату.
Он вдруг сник, оглянулся и посмотрел исподлобья. Неуклюже развернувшись, он подошёл к Малининой, и только после этого произнёс:
- Знакомое что-то...
Малинина поняла, что он лукавит. Много, много раз он слышал эту фамилию. Хотел ей что-то сказать, да мужества не хватило.
- Видите?- выдавил он, наконец, - там хирург стоит. Золотой врач, кого оперировал – всех по имени помнит. Спросите у него.
- До свидания,- растеряно пробормотала Малинина.
- Прощайте,- солдат поковылял прочь.
Малинина увидела на крыльце человека в белом халате и накинутой на плечи шинели. Он нервно курил, смотря в землю.
- Простите!- окликнула Малинина. Хирург обернулся.- Мне сказали, что вы знаете... Я могу здесь увидеть моего мужа...
- Мужа? Все теперь ищут мужей, но найти не могут... Как его имя?
- Малинин Павел.
- И что ж, вы уверены, что он именно здесь! – врач злобно сверкнул глазами.
- Я не уверена, - растерялась Малинина, - я везде спрашиваю.
- Как вы сказали? – перебил хирург.
- Павел Малинин.
Врач несколько раз переменился в лице и громко гаркнул:
- Иванова!
Малинина вздрогнула, а душу перевернула нелепая надежда, как будто Паша сейчас и выйдет. Но на крыльцо выбежала незнакомая девушка, совсем молоденькая медсестра.
- Проводи,- сухо сказал ей хирург, пусть посидит, подождёт. Поищи в бумагах некого Павла Малинина,- и потом почти шёпотом добавил,- расскажи всё сама.
Девушка кивнула и поманила Малинину за собой. Они шли по узкому коридору.
- Суровые у вас врачи,- произнесла Малинина.
- Ну что вы. Александр Михайлович просто клад!- Медсестра сразу смекнула, о ком говорит Малинина,- знаете, скольких он спас? Только сегодня не получилось... Он всё сделал, а не получилось. Поэтому он такой... не в духе.
- Подождите здесь,- сказала она, втолкнув Малинину в какой-то кабинет. Затем ещё немного помешкав, добавила,- раз он сказал в бумагах поискать – поищу.
И вот теперь Малинина сидела перед этим окном. Она уже не сомневалась, Паша был именно здесь. Был, а теперь нет. Все пытаются ей об этом сказать, но не могут. Тянут время, перекидывают друг с друга, глупые они и наивные.
Снова в коридоре образовалась какая-то возня. Дверь приоткрылась и в кабинет втиснулась медсестра, буквально таща на буксире какого-то парня. Он упирался, повторяя, что не будет ничего говорить и вообще не пойдёт, но увидев Малинину, смолк. Медсестра выбежала прочь. Малинина подошла к парню и протянула руку.
- Анастасия Малинина.
Парень пожал ей руку неверной ладонью.
- Алексей... Я знаю, Пашка здесь был,- голос его дрожал,- нас вместе перевели...
- А где он теперь?- зачем-то спросила Анастасия.
- Я... Как сказать...
- Так и сказать! Комсомолец ты или нет?!- Малинина вдруг почувствовала полное отчаяние и снова упала на стул возле окна. Она понимала, что сейчас не выдержит и украдкой утёрла слёзы.
- Да, комсомолец. И солдат,- парень сел на табурет у двери. Он явно взял себя в руки. – Мы друзьями были. Только, я ведь младше его. У Малинина тяжёлое ранение было... Он сначала оклемался вроде бы, даже в сознание был. Письмо вот порывался написать, вам, наверное. А потом что-то случилось... Здесь лучший специалист. Но он ничего не смог. Он до самого конца боролся, понимаете?!
Малинина сидела, отвернувшись, словно каменная и ничего вокруг не видела. Мир окончательно стал серым. Солдат говоря, даже запыхался.
- Я не то что-то несу... Сестра пришла, говорит, у тебя нервы, должно быть, крепкие, пошли, будешь объясняться с женой Малинина. А у меня душа в пятки ушла.
Малинина оглянулась:
- Жить не хочется...- тихо произнесла она не своим голосом.
До того живое лицо Алексея вдруг застыло. Он весь напрягся, до последнего нерва, а глаза вспыхнули ярым возмущением.
- Жить не хочется?!- воскликнул он,- так зачем же я, весь изрешеченный, когда пуля не дошла до моего сердца два миллиметра, полз к людям? Полз по полю совсем один, потому, что меня не забрали свои – за мёртвого посчитали. А я полз! Меня фрицы подобрали. В плен, конечно. Какого чёрта я бежал оттуда, спрашивается. Зачем я мотаюсь, меняю госпиталь за госпиталём? Что бы жить! Я со своей раной и поживу-то недолго, а всё-таки хоть сколько-то будет... Солнце будет, небо. А вы...
Малинина отвернулась и зарыдала. Алексей смотрел, как вздрагивают её худые плечи. Долго это продолжалось. Наконец Анастасия успокоилась.
- Расскажи ещё,- тихо сказала она.
И солдат стал рассказывать. Он много говорил, словно, язык у него без костей. Теперь Алексею почему-то было легко, он рассказывал всё: как они сдружились с Малининым, что тогда происходило и вообще, каким он тогда был. Анастасия слушала и молчала, даже иногда улыбалась. Наконец, рассказывать стало больше нечего и Алексей умолк.- Вы только сильно не убивайтесь. Война ведь. Всё это естественно.
- Не надо говорить глупостей. Война не бывает естественной. Не оправдывай ею жестоких. И утешать не надо. От этого мне тошно.
- Я понимаю,- вздохнул Алексей.- Я пойду?
Малинина кивнула. Алексей встал и осторожно открыл дверь. Он оглянулся:
Вы напишите мне, пожалуйста. Мне ведь некому писать, понимаете? Фамилия моя Сафронов. Я Вам ещё про Пашу расскажу. Пишите на этот адрес.
- Что расскажешь-то? Придумаешь что ли?
- Хоть и придумаю,- признался Алексей.
- Ладно... Иди.
Алексей снова вздохнул и вышел. Вскоре вернулась, как ни в чём не бывало медсестра. Малинина собралась уходить, достала из мешка кисет.
- Зачем курите? Плохо это, цвет лица портит, да и лёгкие
- Теперь все курят. Да и цвет лица мне не к чему,- с шальным видом сообщила Малинина.
- Зря, зря вы так...
- Мальчик у вас тут бегает,- сказала Малинина, чтобы уж что-то сказать.
- Мальчик? У нас их тут много бегает.
- Голубоглазый такой, маленький, светленький, Ваней зовут.
Медсестра так посмотрела на Анастасию, будто уже собиралась сказать, что у них все мальчики, которые бегают голубоглазые, маленькие, светленькие, причём все Вани, но передумала.
- Ваня? Это сиротка. Мамка с папкой на фронт пошли. Он, кажется, с бабкой жил. Когда сын с невесткой погибли, она не выдержала.
- Что ж он, совсем один?
- Он к нам привязался. Вы что, хотите его с собой взять? Безумный он, не в себе...
- Понятно,- грустно сказала Малинина и вышла.В коридоре ещё раз столкнулась с хирургом, он ничего не сказал. Даже не взглянул на неё.
А на улице стоял тёплый весенний день. Всё так же светило солнце, пели птицы. Пахло свежими листьями. На Малинину навалилась тоска, от которой щиплет глаза. Ей казалось, что ничего не случилось, а последних десяти лет вообще не было в её жизни. Но разум кричал другое, и это просто разрывало душу на части. Война и горе будто отступили.
Малинина села на скамеечку под стеной, достала бумагу, карандаш и стала писать. Это было письмо её подруге, знакомой с детства. Где-то она сейчас была далеко-далеко... Анастасия писала ей все свои мысли...
«Здравствуй, милая Танечка!
Я пишу тебе из Череповца. Ты была права, когда советовала искать Пашеньку именно здесь. Это и вправду город-госпиталь. Город раненых... каждый день здесь столько людей спасают, а Пашу не смогли. И боялись мне сказать об этом. Один только сказал, мальчишка ещё, но уже солдат. Больно мне от этого. Его зовут Алексей Сафронов. Напиши ему. Адрес внизу написан. Ему не с кем переписываться. Напиши, что ты подруга А. Малининой – он поймет. Он безнадежно болен. Я ему сказала, что жить не хочу без Паши, он меня выругал. И правильно сделал. Я здесь мальчонку встретила, Ваню, он сирота и безумный, но я хочу его с собой взять. Если получится, значит, он мне жизнь спасёт. Мне к шести часам надо у машины быть, так, что если я его не найду, уеду одна. Попрошусь на передовую, в самое пекло, так чтобы наверняка, понимаешь? Знаю, ты против. Прости за всё...»
Настя сложила мокрое от слёз письмо треуголкой и отправила. Потом долго бродила взад и вперёд. Но Вани нигде не было. Нигде. И только потом, когда все сроки вышли, и она направилась к машине, из толпы уставших, работающих в тылу людей, она услышала тонкий и до слёз нежный голосок:
- Мама...
И Настя снова увидела голубые, как небо глаза.
|
|
