 |
|
Молоко было теплым. Люди были большими.
Зарывался слепой мордашкой в мягкую шерсть…
«Вот опять – разбудили, растормошили,
Не дают покоя старой, больной душе.
Помню, в детстве вот так же спал у мамы под боком.
Оторвали. Несли. Кричал. Устал. Далеко.
А потом было пусто и одиноко,
И кормили с пальца совсем другим молоком.
Голоса – как гром. В сотый раз тормошат упрямо.
И сердечко, полно кошачьей дикой тоской,
В мир рвалось отчаянным криком: «Ну где ты, мама?»
А потом был сон – согревший душу наркоз.
А потом вдруг понял, что я не один на свете.
Вот – в четыре руки поймали. Не убежишь…
Их нельзя ругать. Они-то ведь тоже дети.
И одна на троих впереди маячила жизнь.
Проходили дни. За весной наступала осень,
И привычный мир перестал казаться большим.
А еще был март и соседская кошка Фрося…
Я украл ей рыбку. Она удрала с другим.
А меня потом отругали, кричали с тряпкой.
Эх, да ладно. Все не упомнишь. Что уж теперь…
Только вот, как за душу, тронул лапкой
Мой котенок. Мой сын. Мой маленький зверь.
Те же пятна и хвост… Как я, но только моложе.
Тот же взгляд, не ведавший в жизни зла.
Вроде мирно жил, никого не трогал – и что же?
Это дикое чудо ждет моего тепла!
Ну и что теперь? Подрастают другие дети –
Человеческие, кошачьи – не все ль равно?
И по-прежнему бьет в осенние окна ветер,
И в гостиной все те же люди смотрят кино,
Гладят… Все пятнадцать лет – не один, а с ними.
Мелкий лег под боком. Спи, коль пришел.
Знаешь, молоко было теплым, люди – большими…
Хорошо, что жизнь не меняется. Хорошо».
***
Как же хочется крикнуть «ЛЮБЛЮ!!!»
И поверить в тебя… Как же хочется!
Но осенний простуженный блюз
Все поет о моем одиночестве.
Я читаю тебя между строк
Этой дикой отчаянной осенью,
И распят поседевший листок
На асфальте кленовою проседью.
И такой же двухмерный этюд –
Эти сны нереально-весенние…
Я до боли отчаянье пью.
Нет покоя мне. Нет мне спасения.
В серой прозими тонет печаль,
И стихи все взрослей да без нежности.
Мне так хочется просто кричать,
Просто верить… Ну где же ты, ГДЕ ЖЕ ТЫ?
Вспышка молнии в небе черкнет полосой,
Потемнеют и съежатся крыши соборов,
И набухшее небо прольется грозой
На уставший, заждавшийся с вечера город.
А пока – тополиная кружит метель,
И серебряным пухом газоны заснежены,
И вчера еще мчавшаяся карусель
Тает в лужах осколками пролитой нежности.
Пыльный воздух так тих и таинственно густ,
Так кирпично прочны и привычны мгновения,
Что кому-то, кто пробовал счастье на вкус,
Не осталось ни вдоха, ни вдохновения.
На вечерне-пустых перекрестках миров
Все, что только сбылось, учтено и оправдано,
И обещано лето без бурь и ветров,
И любовь если есть – только в песнях по радио.
Чье-то время устало. Замедлило бег.
Тихо ждет, что вот-вот, как в прогнозах намечено,
Нестерпимая горечь набухших небес
Разорвется грозою, обещанной к вечеру…
|
|
